Мы представляем отрывки из песен написанных Антоном Шатько и стихотворные тексты, послужившие основой для некоторых из них.

Если вдруг вам изменят мажорные мысли,
Оставляя пространство для грусти и слез,
И на плечи наляжет беды коромысло,
Словно снежная тяжесть на плечи берез,

Не считайте всех смертных своими врагами,
Не желайте другому попасть в западню,
И с досады не бейте надежду ногами,
Отгоняя причастность к счастливому дню…

Среди прочих, кто так и не смог научиться молиться,
Среди робких душою, убогих, бредущих в потемках,
Тех кому никогда не дано воплотиться
Ни в себе, ни в потомках,

Я иду, на лице сохраняя безмолвную маску,
Я иду, задыхаясь тоскою и злобой мирскою,
Я иду и шепчу сам себе, как волшебную сказку:
“Боже, дай мне покоя! Боже, дай мне покоя!

Дай мне сил, я хочу пережить это мерзкое царство,
Дай мне волю: боюсь обнаружить себя ненароком.
Дай мне счастье, иль, впрочем, не надо!”.
Сплошные мытарства. И опять выйдет боком?!

Боже, дай мне покоя.
Боже, дай мне покоя.
Боже, дай мне покоя.

В дальнем Техасе, где с утра
Сатанинская жара,
Встретил я девчонку,
Звали ее Джин.

Хлопок грузили мы с не вместе.
“Джин, а что будет если,
Мы свои вещички сложим
и сбежим?”.

Мы завели наш старый “Форд”,
И понес, понес нас черт
Где попало, как попало,
Через белый свет.

Что же, раз в Техасе, где с утра
Сатанинская жара,
Даже там, даже там,
Для цветного места нет…

Что же, раз в Техасе, где с утра
Сатанинская жара,
Даже там, даже там,
Для цветного места нет…

Вот вернулся я, путник, потрепанный весь,
Мне и видеться с Вами совсем не приятно…
Только нежность, когда-то забытая здесь,
Заставляет меня возвратиться обратно.

Я войду не здороваясь, тихо скажу:
“Сторож спит, дверь открыта –
какая небрежность…
Не бледнейте, не бойтесь,
ничем не грожу.
Я прошу Вас – верните мне
прежнюю нежность!”.

Отнесу на руках и упрячу во во мрак,
Там где серая мышь притаилась в штиблете…
Я забытую нежность несу на чердак,
Чтоб ее не нашли беспризорные дети.

Неделя солнца и воды.
Веселье солнца и воды,
Моей любви – моей беды.
Похмелье солнца и воды.

Над карнавальной суетой
Бьет в окна ливень золотой,
А сердце бродит сиротой,
И вечер серый и пустой.

В ее зрачках вечерний свет
Как будто верности обет,
Вечерний свет – неверный свет…
“Не узнаешь?” – “И да, и нет…”.

Неделя солнца и воды.
Веселье солнца и воды,
Похмелье солнца и воды,
Моей любви – моей беды.
Похмелье солнца и воды.

В ряд – старинные кресла, рампа светит устало.
И с небес, как с галерки, смотрит царственный Феб.
Выходите, маэстро. Ваше время настало.
Пробил час долгожданный искупленья судеб.

Только взмах Ваших пальцев, воспаривших над сценой,
И весь мир замирает, с cуетой разлучен,
И рождается чудо под рукой вдохновенной,
Что сердца отворяет нам скрипичным ключом.

Вы владеете даром в ритмы сердца врываться,
Вам подвластны аккорды нестареющих чувств!
Почему же не слышно восхищенных оваций,
Почему же, маэстро, зал по-прежнему пуст?

В душной яме оркестра дремлют скрипка с фаготом,
На тяжелых пюпитрах замер праздничный туш.
Вы простите, маэстро, все опять не по нотам,
И подрезаны струны наших сорванных душ.

Не в купели церковной - нас крестили в параше,
Матерился уныло пономарь-вертухай,
И под вещие звуки, под волшебные Ваши,
Загоняли гуртом нас в зарешеченный “рай”.

Мы шагали, крестами в снег колымский врастая,
И над нами молебны пьяный ветер свистал.
И кричала Вам “Браво!” подлых клакеров стая,
Припаяв, как колодки, Вам к ногам пьедестал!

Все забыто, маэстро. Отболела эпоха.
Половодьем весенним смыт заржавленный хлам.
Пляшет люд под фанфары площадных скоморохов…
Но слетаются души в разворованный храм.

И горит как лампада, рампа старого зала,
Перед вечным искусства алтарем зажжена.
Выходите, маэстро! Ваше время настало.
Гроздья спелой сирени Вам бросает весна!

А на последние рублики,
а ты хошь верь, а хошь не верь,
а я куплю себе бублики,
а не какой-нить крендель.

А я возьму теплый, свеженькой
и не засуну за пинджак,
Продавщица, так вежливо,
даст мне сдачи пятак.

Я спрошу ее: «Милая,
туалет где тут есть?»
Руки с рожею вымою
на последнюю медь.

И вернуся к ее лавочке
удивительно свеж,
и скажу я ей, лапочке:
«Половиночку съешь»

Она скромная девушка,
поломается, возьмет,
я ей на уши навешаю,
что ее на свете ждет.

И когда уж понемногу я
соберуся уходить,
эти бублики в дорогу мне
даст, чтоб скрасить мою жисть.