ЦИКАДА
Косы Марины мешали Антону вести сосредоточенный образ жизни. По-деревенски широконосый, с прямыми соломенными волосами, он больше всего любил ничего не делать, однако его одолевали мечты. Мечтал он, как летом поедет на дачу и будет лазить по глухим, заброшенным чердакам, где можно наткнуться на спящую летучую мышь, мечтал о том, что хорошо бы пойти в комнату ужасов в луна-парке, а потом выиграть в лотерее редкую банановую жевательную резинку. И во всех этих мечтах почему-то присутствовала Марина.
Итак, после уроков Елена Дмитриевна, классный руководитель 6-го «Б», объявила, что Золушкой будет Марина, а затем сказала, требовательно оглядывая класс:
— А теперь подумаем, кто будет играть маленькую, но ответственную роль часов.
По классу прошелестел смешок. Елена Дмитриевна серьезно сказала:
— Ничего нет смешного. Часы бьют в самый главный момент действия, когда Золушка в панике покидает бал. Каждый удар часов приближает страшную развязку!
Марина вздернула тонкую руку, подскочила, точно на пружинах, и с притворной скромностью любимицы класса значительно проговорила:
— А на маленькую, но ответственную роль часов я предлагаю Антошу.
И она села, уложив косы на груди, смиренно опустив глаза, но ресницы у нее трепетали от тайного смеха.
Антон, который вдумчиво созерцал в окно тихое кружение снега, очнулся, пренебрежительно хмыкнул, но покраснел, как свекла. Елена Дмитриевна деловито сказала:
— Что ж, хотя Антон не блещет в английском, поручим ему роль часов.
Марина стремительно вывернулась на парте, так что косы перелетели с груди на спину:
— Поздравляю, товарищ часики! Класс засмеялся, а Елена Дмитриевна наставительно сказала:
— Не часики, а старинные, важные часы, из дворца! Антон, ты должен не бубнить, а грозно вещать, как Рок, как Судьба! Ты выйдешь, как неумолимое время! Пусть все трепещут!
— Ой, я уже трепещу! — в ужасе вскрикнула Марина и затрепетала.
* * *
Началась первая репетиция, пока без костюмов. В конце сиены бала Антон мерным шагом, с прижатыми по швам руками, деревянным шагом вышел на середину сцены. Все застыли. Антон ощутил в себе страшную силу времени и глухим загробным голосом забубнил:
— Ван, ту фри.
Елена Дмитриевна крикнула:
— Медленнее, громче и страшнее!
Дома вместе с отцом Антон нарисовал на ящике из под телевизора циферблат и стрелки, прорезал две дырочки для глаз. Ящик он принес в школу только перед спектаклем. Часы доставали ему до щиколоток, а в дырки он почти ничего не видел. Ящик надели на него заранее, как только начался спектакль. Ему сразу стало жарко. Сесть он не мог и все время стоял за кулисой наготове, слушая тоненький колокольчиковый голос Марины. Сердце его билось все сильнее.
— Антон, ты готов?
— Готов, — ответил Антон гулким голосом, точно из бочки, и горячие струйки потекли у него по вискам.
Елена Дмитриевна повернула Антона циферблатом к сцене, легонько подтолкнула в спину и прошептала:
— Медленнее, громче и ужаснее!
Антон качнулся и шагнул навстречу звонкому, счастливому голоску Марины, лепетавшему по-английски:
— О, ваша светлость, мне пора!
В платьице из накрахмаленной марли с наклеенными блестками, в серебряных туфельках, с обнаженными плечиками, она танцевала с принцем — Демидовым, который смотрел на нее, как бы ошеломленный ее красотой, но в то же время снисходительно. Золушка так легко кружилась, так нежно краснела, что у ее родителей в вале выступали слезы умиления,
В эту секунду из-за кулисы показались часы. Тяжелым тупым шагом они двинулись на танцующих. Однако, сделав кое-как четыре шага, Антон остановился, потому что ничего не видел и потерял направление. Он топтался на месте, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в дырочки.
— Еще пять шагов вправо! — придушенным голосом прошептала Елена Дмитриевна за его спиной.
Антон сделал пять шагов вправо и наконец разглядел кусок марлевого платья. Он поспешно шагнул и наткнулся на стул, изображающий трон, на котором, развалясь, сидел король в короне из фольги. Антон покачнулся, не удержался, и часы повалились на пол. Зал радостно засмеялся.
— Антошка, быстро вставай! — сердито прошептал голос Золушки.
Он начал вставать и, чувствуя, что время уходит, мужественно начал:
— Ван, ту, фри...
Он поднялся и упал снова, стиснутый ящиком, уничтоженный злым, презрительным шепотом Золушки:
— Болван!
Зал потешался, лежащие часы несчастным голосом выкрикивали:
— Фор, файф, сыкс, севен!
У родителей Марины высохли слезы умиления и окаменели оскорбленные лица. Опять этот Антон Чулков позорит показательную школу!
Лежа на полу, с безобразным произношением он докричал:
— Ейтч, найн, цейн, елевен, твельф!
Подскочившие придворные подняли часы и, хихикая, оттащили за кулисы. Здесь его оставили, и даже Елена Дмитриевна не подошла к нему. Мокрый от пота, он стоял и плакал.
С той минуты время для него остановилось навсегда.
Зиму он прожил точно в полусне. Марина его не замечала.
К весне он почти забыл, как тогда, после спектакля, сам вылез из часов, как пил воду в туалете, как незаметно ушел с ящиком под мышкой.
Пришло лето, и Антон с родителями выехал на дачу. Он собирался разжигать костры, лазать по чердакам и красться по зарослям;
Однажды он полз к сосне, раздвигая всякую траву, и нос к носу встретился с ежом. Еж был молодой, со светло-серыми мягкими даже на вид, колючками. Оба замерли. Еж, сгорбившись, сердито смотрел черными глазками и, видимо, не хотел отступать. Антон попробовал двинуться вперед, еж предупреждающе фыркнул кожаным носом, Антон догадался, что еж считает этот участок своим, попятился и стал отползать, а еж побежал дальше по своим делам.
* * *
В воскресенье мама послала Антона на станцию за квасом. Он занял очередь и уныло побрел к киоску, в котором иногда продавали мороженое. Сейчас в пустом киоске лишь одурело зудели изумрудные мухи. Делать было абсолютно нечего. И вдруг он увидел, как по раскаленной безлюдной площади на велосипеде катит Марина! В голубом сарафане, в белой жокейской шапочке. Она легко спрыгнула с велосипеда около магазина и скрылась в стеклянных дверях, и он едва успел заметить, что ноги у нее стали еще длиннее, а косы исчезли. Сердце у него заколотилось, он спрятался в тени за киоском и от волнения сел на ящик. Зачем она появилась, эта девчонка, и будто дернула какую-то пружину у него в груди, отчего время опять неумолимо помчалось! Разве нельзя прожить безмятежно и тихо: лазать по кустам, разговаривать с собакой, встречаться с ежами? Нет, она выехала на велосипеде! Он согнулся и побежал к платформе, будто под пулями, и тут же его нагнал истошный веселый голос:
— Антошка! Антошка-а!
— А, это ты... — пробормотал Антон, оборачиваясь с хмурым, равнодушным лицом.
— Привет! Ты откуда взялся?
— За квасом стою.
— А у меня скоро день рождения! — объявила Марина.
Она оттолкнулась я поехала петлями по площади и вдруг крикнула, оборачиваясь:
— Что ты мне подаришь?
Антон вспыхнул и окаменел — значит, Марина простила позор на балу!
— Где ты живешь-то? — спросил он.
— Гоголя, шесть! — крикнула Марина и повернулась стремительно, как на парте. — Приходи, только если подаришь что-нибудь такое... — она повертела рукой в воздухе. — Такое... Сверррх! Естественное!
* * *
В непосильных раздумьях прошел весь этот самый знойный день. Наступил вечер, до того неподвижный и душный, что воздух казался плотным, как кисель. И вот в мягких лиловых сумерках зазвенели, затрещали цикады... Кто не слышал, как мягко и печально звенят цикады в тихие летние вечера! Безмятежное их трещание почему-то навевает мысли о вечности, и становится грустно оттого, что звенели они до нас в будут звенеть после нас, потому что они древнее человечества...
Антон брел по глухой улочке, и цикады вовсю трещали по обе стороны, в канавах, заросших кустами. Их мирное пение то нарастало, то уходило куда-то в глубину темных кустов. За Антоном брел старый пес Тагор.
Антон застыл, постоял минуту и опустился на четвереньки. Затем медленно двинулся, вглядываясь в куст. Заинтересованный Тагор тоже припал к земле и пополз рядом на брюхе, возбужденно поводя хвостом в репейниковых колючках. Антон совсем уже близко, под самым носом, слышал нежный скрип и трение, как бы рождение звука, но цикаду никак не мог разглядеть, хотя таращил глаза изо всех сил. Но вот он разобрал, что узкий листок на ветке обладает зеленой головкой и крыльями, которые быстро-быстро трепещут. Он тут же с восторгом решил, что подарит этого музыкального кузнечика Марине на день рождения! Принесет в стеклянной банке живую цикаду! А вечерами она будет звенеть у нее в комнате. Замерев на коленях, он протянул обе руки, чтобы поймать цикаду согнутыми ладонями. Вдруг у его плеча нетерпеливо заскулил Тагор, который не понимал, куда так долго крадется мальчик. Цикада сложила крылья, смолкла в отвалилась от стебля.
— Иди отсюда, дурак! — гневно закричал Антон.
* * *
Наутро Антон вспомнил, что Марина не сказала, когда у нее будет день рождения. Он заволновался и тут же отправился искать улицу Гоголя. Он вошел во двор и остановился...
В это время калитка открылась, показалось колесо велосипеда, а затем ало раскрасневшееся лицо Марины под белой жокейской шапочкой. За ней во двор всунулся долговязый малый в рубашке, завязанной узлом на голом смуглом животе. Джинсы на нем были не по росту, видно, чужие, но в стильных заплатах на коленках. Антон с отчаянием догадался, что курчавый так запыхался оттого, что вез Марину на ее велосипеде. А это уже кое-что значило!
— Привет, Антошка! — панибратски весело воскликнула Марина и повернулась к курчавому... — Познакомься с Антошкой, Кирилл.
«Так... Я, значит, Антошка, а он Кирилл, — тоскливо подумал Антон, пожимая потную узенькую ладонь. — А у него ручки, как дощечки».
Кирилл снисходительно посмотрел на широконосого увальня, а Антон подумал, что хорошо бы этого смазливого девчоночника нечаянно толкануть с мостков в воду прямо в рубашке и в заплатанных чужих джинсах.
— Ладно, — сказал Антон, подаваясь в калитку. — Я насчет дня рождения. Когда приходить-то?
— Сбор гостей завтра вечером, — светским тоном проговорила Марина, приседая. — Да, кстати, ты готовишь что-нибудь сверхъестественное?
— Ага, — небрежно ответил Антон уже за калиткой. — Я живую цикаду принесу.
Кирилл насмешливо скривился, но с Марины вдруг слетела вся ее игра. Она спросила пораженным голосом:
— Живую? Господи! — Она молитвенно сжала руки на груди. — Я живую никогда не видела!
— Увидишь, чего там, — сказал Антон лениво. — Она звенеть будет.
Марина победно взглянула на Кирилла и протяжным голосом испуганно проговорила:
— Ну-у?
— Ладно, до завтра, — сказал Антон и вразвалку двинулся по улице.
* * *
О, как тягуче тянется застывшее время, как далеко до вечера, когда нежно зазвенят, запоют цикады! Почему так устроено в природе, что цикады не звенят прямо с утра? Где они прячутся весь этот нестерпимо длинный полыхающий день?
Едва волоча ноги, Антон заходит в сарай, тесно набитый старыми вещами, где горячо пахнет пылью и керосином. Он забирается на старый прорванный матрас с выпирающими из дыр пружинами. Он ложится под самой крышей сарая, от которой веет жаром. Пружины, как живые, толкают его в ребра. Он закрывает глаза, и ему кажется, что находится он внутри подводной лодки, которая опускается в горячую глубину марсианского океана... Стремительно тускнеет воздух, пепельно-сизый сумрак накатывает с сервера. И вот капли уже стучат по крыше дачи, шурша в листве. Все вокруг оживает после оцепенения.
Антон выходит за калитку и несколько минут, наслаждаясь, стоит под дождем, пока намокшая майка и трусы не облепляют тело. И вдруг страшная мысль поражает его — цикады молчат! Молчат из-за дождя. А он может идти до самой ночи!
Шлепая по лужам, задыхаясь от отчаяния, он бежит в дачу. На веранде у горящей настольной лампы сидит отец, отлично выспавшийся перед дождем, и, блаженствуя, пьет чай.
— Ну что, идешь кое куда кое к кому на день рождения? — спрашивает отец беззаботно и весело подмигивает.
— Еще не знаю,— отвечает Антон.
Но почему-то он начинает искать сухую рубашку, натягивает штаны. Он едва не плачет, то и дело останавливается, застывает и с тоской глядит на стекла веранды, по которым снаружи струится вода.
— Валяй, валяй, не раздумывай! — безмятежно зевая, говорит отец. — А что ты ей подаришь?
— Ничего, — отвечает Антон тоскливым голосом.
— Айн момент! — говорит отец и уходит в свою комнату.
Он возвращается с большой книгой в блестящей зеленой обложке. На обложке изображены маленькие человечки с раздутыми животами под исполинскими деревьями, а ниже золотые буквы «Пигмеи — кто они?»
— Вот, большая редкость! — объявляет отец торжественно. — Вручишь товарищу Марине. И наденьте мой плащ, синьор.
* * *
Он надевает громадный плащ, который достает ему до щиколоток, прячет на груди книгу и выходит под дождь.
Уже издали он видит ярко освещенную дачу под черными елями и слышит музыку. Он останавливается у калитки, стоит долго и начинает дрожать от озноба. Как он войдет в сверкающий зал в своем мокром плаще? Все гости за столом перестанут жевать и будут смотреть на него. Марина, конечно, вскрикнет, выскочит из-за стола и объявит, что Антон принес цикаду! А он достанет из-за пазухи эту дурацкую книгу.
Он поворачивается, бредет прочь. На углу заходит под большую ель, которая осыпает его градом капель. Здесь, под елью, почти сухо, будто в шалаше. Он садится спиной к стволу, на скользкие иголки. Шершавый ствол еще теплый и похож на ногу слона. Ему хочется обнять эту добрую ногу и заплакать... Если бы исчезнуть, раствориться совсем в этой сырой мгле! Или хоть превратиться в ежа или в глупую охотничью, собаку; им хорошо, они не знают никаких Марин и не обещали ловить никаких цикад. Он сидит и плачет безутешно и долго, пока не наступает ночь...
Он еще не знает, что потом, через долгие, долгие годы будет сладостно вспоминать эти часы безысходного горя как самые счастливые, самые лучшие во всей своей жизни.